Расскажи мне три истории - Страница 10

К оглавлению

Тема: а сейчас мягко выражаясь

Эй, духовный наставник. Не хочу показаться неблагодарной, но хочу сказать: ТВОЯ ШКОЛА ОТСТОЙ.

Кому: Джесси А. Холмс (jesster567@gmail.com)

От: Некто Никто (somebodynobo@gmail.com)

Тема: поделись чем-то, чего я не знаю

не учи ученого. а теперь не могла бы ты, пожалуйста, перестать кричать. у меня от тебя голова разболелась.

ГЛАВА 5

– Дом, милый дом, – произнес отец, широко раскинув руки, когда мы первый раз вошли в жилище его новой женушки. Тем самым он как бы говорил: «Не так уж плохо, а?». Если в нашем чикагском доме были низкие потолки, он был приземистый и крепкий, поэтому я с нежностью называла его про себя домом-реслером, то этот же дом – король вечеринок: высокий, со сверкающей улыбкой, непринужденно выигрывающий все возможные соревнования. Белые диваны. Белые стены. Белые книжные полки. Плохо, что она оплатила мое обучение. Теперь я боюсь навести тень на свою кредитную историю.

Совсем не тихий, милый дом. Грех жаловаться на жизнь в доме, как из выпуска шоу «По домам!». Еще я скучаю по нашему старому дому, который отец продал Пателям в первый же день, когда мы выставили его на продажу. Аиша теперь спит в моей старой комнате, где я развешивала постеры из старых кинофильмов, коллажи из книжных обложек и фотки меня и Скар с глупыми рожицами. Тут меня упрятали в одну из многочисленных гостевых комнат, каждая из которых декорирована таким образом, чтобы сразу отвадить тех, кто захочет пожить здесь дольше положенного.

Теперь я сплю на кровати в антикварном стиле – она бы подошла для девушек пин-ап с открыток 50-х, которые демонстрируют свои подвязки, не особо подходящие, ну вы знаете, для сна. В ванной комнате лежит тосканское мыло ручной работы, которое выглядит слишком дорого, чтобы просто к нему прикоснуться, не говоря уже об использовании. Стены же украшены абстрактной живописью, напоминающей каракули трехлетнего ребенка, который окунул руки в краску. Единственное мое привнесение в эту комнату помимо Бесси – моей детской плюшевой коровы – крошечное фото меня с мамой, где мне восемь или девять лет. Все мое тело обернуто вокруг ее талии, будто я дитё обезьянки, хоть и была уже слишком взрослой для таких выкрутасов. Она смотрит на меня сверху вниз. Ее взгляд пронизан любовью и весельем, а мой – восхищением и страхом. Помню тот момент, когда было сделано это фото. Я испугалась новой няни, по какой-то причине вбившая себе в голову, что если мама шагнет за порог, то она никогда не вернется.

– Нравится? – спросил папа о доме после того, как отнес всю мою жизнь, уместившуюся в две спортивные сумки, в «мою комнату».

Он был так счастлив и возбужден, как ребенок, который сделал все правильно и ждет похвалы. Поэтому я не могла ответить отрицательно. С того момента, как заболела мама, он стал беспомощным. В один день она была здоровой, стояла во главе наших жизней, была той, кто все организовывал, а затем внезапно все изменилось. Диагноз: рак яичников, четвертая стадия. Она настолько ослабла, что не могла пройтись по комнате, не говоря уж о том, чтобы заниматься повседневными делами: готовкой, поездками, отслеживанием запасов туалетной бумаги.

Измученный и выдохшийся отец потерял как волосы, так и вес, будто бы это он, а не она проходил сеансы химиотерапии и облучения. Словно он ее отражение. Или сиамский близнец. Один из них не мог существовать без другого. Прошло чуть более двух лет (747 дней, я считаю), и я не смогла не заметить, что лишь недавно он стал набирать вес и выглядеть более солидно. Опять же, он мужчина, отец, а не ребенок. На протяжении нескольких последующих месяцев он задавал мне такие вопросы, которые ясно показывали, что он и понятия не имеет, как мы существуем изо дня в день: «Где мы храним совок?», «Как зовут директора твоей школы?», «Как часто ты проходишь медосмотры?».

Отец работал полный рабочий день, а в выходные занимался ведением переговоров со страховыми компаниями, разбирался с горой счетов от врачей, которые все продолжали приходить, что было жестоко, принимая во внимание все факты. И вместо того, чтобы беспокоить его, я брала его изрядно использованную кредитку. Занималась пополнением запасов туалетных полотенец и бумаги, вела список покупок, покупала нам в огромном количестве батончики мюсли и быстрорастворимую овсянку. Из-за того, что у меня не было водительского удостоверения в тот первый год, я заказывала бюстгальтеры по интернету. И тампоны. Спрашивала у интернета ответы на вопросы, которые должна была дать мама. Печальная виртуальная замена.

Мы справлялись. Оба. И какое-то время были настолько поглощены этим, что я почти забыла, как все было раньше. Как мы втроем были близки. Когда-то в детстве я забиралась в кровать между родителями, чтобы мы могли сделать наш ежедневный Джесси-бутерброд. Мы были счастливой семьей; три – это хорошее, уравновешенное число. У каждого своя роль. Папа работал и веселил нас. Мама тоже работала, но на полставки, поэтому она была и миротворцем, и цементом нашей семьи. А моя задача заключалась в том, чтобы быть их ребенком, быть послушной и греться в их непреходящих потоках внимания.

Прошло 747 дней, а я до сих пор не знаю, как поговорить обо всем этом. То есть, я могу говорить о том, как покупала туалетную бумагу, как мы были опустошены, как я была опустошена. Но я все еще не знаю, как говорить о маме. О ней настоящей. Вспоминать о том, какой она была, и не разваливаться на части.

Не знаю, как это сделать.

Иногда у меня возникает такое чувство, будто я позабыла, как нормально общаться.