Расскажи мне три истории - Страница 13

Будучи ребенком, я любила играть в фармацевта. Надевала один из маминых фартуков и брала пустые пузырьки, которые отец приносил домой, чтобы давать в них лекарство в виде сухих колечек для завтрака моим плюшевым зверюшкам. До смерти мамы мне и в голову не приходило, как можно не гордиться отцом, и даже потом я сомневалась только в его навыках выживания, а не в профессионализме. И мне по нраву мысль о том, что он будет стоять за стойкой в «Ральфе», всего в одной улице от школы. Я скучаю по нему. В этом доме так много комнат, в которых мы прячемся.

Пошел бы Тео и его богатенькие дружки; нам не предлагали стоматологию в Чикаго.

Мой папа оптимист. Сомневаюсь, что он задумывался над тем, насколько будет тяжело или, может, когда мы остались вдвоем в нашем домике-рестлере, он подумал: «Не думаю, что в Калифорнии будет тяжелее, чем здесь».

– Я что, не могу устроиться на работу, потому что его это смущает? – произносит отец, словно задавая Рейчел вопрос, и вновь я вынуждена отвести взгляд. Но на этот раз не для того, чтобы пощадить себя, а чтобы пощадить его. – Мне нужно работать.

Позже я сижу на одной из открытых веранд. Любуюсь горами, которые будто обволакивают дом волшебным светом фонариков. Представляю другие семьи, которые заканчивают ужин или моют посуду. Если они ссорятся, их ссоры проходят по-семейному, по проторенной дорожке, уже набившей оскомину. А в этом доме мы незнакомцы. Совсем не похожи на семью.

Странно думать о том, как здесь было раньше: до нас с отцом, до того, как умер отец Тео. Они собирались ужинать за одним столом, как делала наша семья?

Мой телефон со мной, но я слишком устала, чтобы писать Скарлетт. Слишком измотана, чтобы проверить, есть ли у меня новое письмо от НН. Да кому какое дело? Он, наверное, очередной засранец, как и все остальные в Вуд-Вэлли. И уже признался в этом.

Раздвижная дверь открывается и закрывается за мной, но я не оборачиваюсь. Тео плюхается в кресло рядом со мной и вынимает набор папиросной бумаги и пакетик травки.

– Я не засранец, знаешь, – говорит Тео и начинает с выверенной точностью скручивать косяк. Толстый и прямой. Изящная работа.

– Честно? Ты не дал мне ни единого шанса усомниться в этом, – отвечаю я, а потом сразу же жалею. Разве сложно было просто сказать: «Да, да ты засранец». Или же: «Оставь меня в покое». Почему я временами говорю как шестидесятилетняя бабка? – Твоя мать не поймает тебя?

– На сто процентов санкционировано и одобрено по медицинским показателям. Получил рецепт от своего мозгоправа.

– Серьезно что ли? – спрашиваю я.

– Абсолютно. Лекарство от тревожного расстройства. – Я слышу улыбку в его голосе и ловлю себя на том, что улыбаюсь в ответ.

«Только в Калифорнии», – думаю я.

Он протягивает косяк мне, но я качаю головой. У отца и так достаточно проблем на сегодня. Не хватает ему только увидеть свою пай-девочку, забивающую косячок с его пасынком. Для фармацевта он удивительно консервативен, когда дело касается лекарственных препаратов.

– Как бы то ни было, думаю, она успокоилась бы, что это только косяк. В прошлом году умер один из учеников. Передозировка героина.

– Ужасно, – говорю я. В моей старой школе наркотики употребляли тоннами. Сомневаюсь, что наркотики, которые употребляются тут, чем-то отличаются, разве только стоимостью. – Интересно, кто дал ему этот рецепт.

Тео стреляет в меня взглядом. У него уходит мгновенье на понимание того, что я шучу. Да, есть у меня такая особенность шутить не к месту. Быть более закрытой, чем следовало бы. Он должен был уже познакомиться с этой стороной моей личности.

– Знаешь, при других обстоятельствах, мы могли бы стать друзьями. Ты не так уж и плоха. С Эшби можно хорошенько повеселиться, да так, что на следующий день мучает похмелья, с тобой же весело и без этого. Ты прикольная по-своему. Забавная. – Тео смотрит прямо, посвящая свои комплименты горам. – Но твой отец – отстой.

– А ты вроде как засранец, – отвечаю я. – Настоящий.

Тео смеется, вздрагивая от едва заметного ветерка. По ночам становится немного прохладнее, но не настолько, чтобы повязывать шарф вокруг шеи, как это делает он. Он делает долгую сильную затяжку. Я никогда не курила травку, но вижу, как она действует. Чувствую, как Тео расслабляется рядом со мной, ниже опускаясь в кресле. Бокал вина меня тоже расслабил. Хотела бы я, чтобы Рейчел предложила мне еще. От такого подарка я бы не отказалась.

– Да, в курсе. Но ты хоть представляешь, с каким дерьмом я столкнусь в школе из-за него? Боже.

– Мне тебя не жаль.

– Да, наверное, тебе не стоит меня жалеть.

– Для меня тоже все отстойно. Все это. Каждая минута каждого дня, – говорю я и, когда слова срываются с языка, понимаю, насколько они правдивы. Папа, ты ошибался: может быть хуже. Это гораздо хуже. – В Чикаго у меня была личная жизнь. Друзья. Люди, которые говорили мне «привет» в коридорах.

– Мой отец умер от рака легких, – ни с того ни с сего говорит Тео и делает долгую затяжку. – Вот почему я курю. Как выяснилось, если ты пробегаешь двенадцать миль в день, у тебя все равно обнаруживают рак, так что с таким же успехом я могу отрываться на всю катушку.

– Самая тупая вещь, которую я слышала.

– Еще бы. – Тео тушит косяк, заботливо сохраняя остатки на потом. Он встает и смотрит мне в глаза. От истерики не осталось и следа. – Эй, как бы там ни было, я действительно сожалею о твоей маме.

– Спасибо, – говорю я. – Сожалею о твоем отце.

– Хм, спасибо. Кстати, не могла бы ты начать есть на кухне? Глория уже достала меня. Она говорит, что от быстрорастворимой лапши ты станешь guapo.